Юрий Ждущий
Новый участник
тихоe рaстовaниe...
тихоe рaстовaниe...
Aleksey&Aleksey
Участник
Не столько тихое, сколько не скандальное... там внутри все клокочет...
Замечательные стихи Пастернака. Не читал раньше. Для многих - в точку.
Diana
Новый участник
И его же:
Упаси Боже
Боже упаси от талантов и исключительности.
Этими дарами мы сыты по горло,
Кругом разоренье - и в мире, и в наших сердцах.
Дай нам простую веру в человека,
который еще на что-то надеется.
Пускай мудрецы Запада и Востока
знают гораздо больше, чем нужно.
Упаси Боже
Боже упаси от талантов и исключительности.
Этими дарами мы сыты по горло,
Кругом разоренье - и в мире, и в наших сердцах.
Дай нам простую веру в человека,
который еще на что-то надеется.
Пускай мудрецы Запада и Востока
знают гораздо больше, чем нужно.
Aleksey&Aleksey
Участник
Актуально... как никогда сегодня...
Да, причем написано не так давно, а ощущение что прямо японская средневековая лирика ...
А это когда-то поразило:
А это когда-то поразило:
Всё дело не в снайпере: это его работа, он просто считает погрешность и дарит свет, прицел, запах пота, и выстрел — восьмая нота, и нет ничего романтичного в этом, нет. Ни капли романтики в складках небритой кожи, в измученном взгляде — страшнее всех параной, он так — на винтовку, на спуск, на прицел похожий — чудовищно сер, что сливается со стеной. Поправка на ветер, ввиду горизонта — тучи, движение пальца, родная, давай, лети, он чует людей, как по подиуму, идущих, и смотрит на них в длиннофокусный объектив. Ребёнок ли, женщина, это не так уж важно, холодные пальцы, холодная голова, бумажный солдат не виновен, что он бумажный, хорват же виновен, к примеру, что он хорват. Все лягут в могилу, всех скосит одна перчатка, по полю пройдётся прицельный железный серп, бредущие вниз постепенно уйдут из чата: серб тоже виновен, постольку поскольку серб.
Мы вместе на крыше. Мой палец дрожит на кнопке. Я весь на пределе, поскольку ловлю момент, когда же он выстрелит, жмётся в бутылке пробка, он — главный на крыше, я — просто дивертисмент. Снимаю глаза, чуть прищуренные, так надо, снимаю движение взгляда, изгиб плеча, ты здесь, в объективе, небритый хозяин ада, сейчас заменяющий главного палача. Ты Бог мой, мишень, ты мой хоспис, моя отрава, моё хладнокровие, снайпер, готово сдать, а я всё снимаю твоё — эксклюзивно — право прощать и наказывать, путать и расплетать. Ты в фокусе, снайпер, ты — фокусник под прицелом — с прицелом в руках, с перекрестием на зрачке, в момент фотоснимка ты перестаёшь быть телом, карающий идол на крошечном пятачке. Лишь десять секунд ты их гонишь, как мячик в лунку, по пыльной дороге в колёсных стальных гробах; модели твои — точно лица с полотен Мунка, не знают о том, кем решается их судьба.
А он говорит мне с улыбкой, снимай, фотограф, я знаю твой стиль, я журналы твои листал, я тоже умею быть умным, красивым, добрым, таким же, как все, без вживлённого в глаз креста. Но помнишь, вчера на пригорке, вон там снимал ты каких-то вояк, поедающих сыр с ножа? Я палец на кнопке держал полминуты с малым.
Но я милосердней тебя. И я не нажал.
Мы вместе на крыше. Мой палец дрожит на кнопке. Я весь на пределе, поскольку ловлю момент, когда же он выстрелит, жмётся в бутылке пробка, он — главный на крыше, я — просто дивертисмент. Снимаю глаза, чуть прищуренные, так надо, снимаю движение взгляда, изгиб плеча, ты здесь, в объективе, небритый хозяин ада, сейчас заменяющий главного палача. Ты Бог мой, мишень, ты мой хоспис, моя отрава, моё хладнокровие, снайпер, готово сдать, а я всё снимаю твоё — эксклюзивно — право прощать и наказывать, путать и расплетать. Ты в фокусе, снайпер, ты — фокусник под прицелом — с прицелом в руках, с перекрестием на зрачке, в момент фотоснимка ты перестаёшь быть телом, карающий идол на крошечном пятачке. Лишь десять секунд ты их гонишь, как мячик в лунку, по пыльной дороге в колёсных стальных гробах; модели твои — точно лица с полотен Мунка, не знают о том, кем решается их судьба.
А он говорит мне с улыбкой, снимай, фотограф, я знаю твой стиль, я журналы твои листал, я тоже умею быть умным, красивым, добрым, таким же, как все, без вживлённого в глаз креста. Но помнишь, вчера на пригорке, вон там снимал ты каких-то вояк, поедающих сыр с ножа? Я палец на кнопке держал полминуты с малым.
Но я милосердней тебя. И я не нажал.
И этого же автора:
Милая Джейн, я пишу из пустого дома: мрачно и грустно, течёт с потолка вода. Мы не знакомы, конечно, мы не знакомы, впрочем, знакомы мы не были никогда. Ты умерла до меня лет за двести где-то или чуть меньше — мне сложно считать года, ты умерла — я уверен — погожим летом, праздничным вечером выбравшись в никуда; ты попросила себе приготовить ванну, ты приказала служанке идти домой, это решение было слепым, спонтанным, необратимым, как тень за твоей спиной. Узкий флакон, отдающий миндальным мылом, стрелки часов, убегающие вперёд. Пей, моя девочка, бренная жизнь уныла, лей эту сладость в едва приоткрытый рот, капай на пальцы, глотай через силу, с хрипом, бейся в истерике, брызгай на пол водой, бойся шагов наверху, подчиняйся скрипам, будь ослепительной, сильной и молодой. Будь молодой, оставайся такой в альбомах, радуйся лету, и осени, и весне. Милая Джейн, я пишу из пустого дома, где лишь твоя фотография на стене.<o></o>
<o></o>
Милая Джейн, я приехал к тебе с ловушкой, с кучей приборов и датчиков в рюкзаке, в каждой из комнат расставил глаза и уши, видеокамера в таймере на руке, тонкие ниточки, масляные пороги, чуткие сенсоры, точно как на войне. Волка, как знаешь, наверное, кормят ноги; призраки кормят подонков, подобных мне. Милая Джейн, я же знаю: ты здесь, я чую. Дай мне отмашку, позволь мне тебя найти. Мог бы и силой, конечно, но не хочу я, мало ли что там проявится впереди. Был особняк, а теперь — только левый флигель, стол и бумага, изорванный мой блокнот, где номера, города, имена и ники, а на последней странице — наброски нот. Да, я пишу иногда, в музыкальной школе раньше учился, но бросил почти в конце. Школа казалась тюрьмой. Что ж, теперь на воле. Воля сполна отпечаталась на лице. Годы и бары, уже не боишься спиться, меряешь время в проверенных адресах. Главное в нашей профессии — не влюбиться в жертву, почившую пару веков назад.<o></o>
<o></o>
Милая Джейн, я уже отключил сигналы, выбросил камеры, записи скопом стёр. Что ещё нужно, скажи, неужели мало? Может, из сенсоров мне развести костёр? Я расслабляюсь, сожми мои пальцы, леди, нежно води по бумаге моей рукой! — Джейн, изначально всё шло не к моей победе, и вот, пожалуйста, кто я теперь такой Суть ведь не в том, что тобой я пробит навылет, в дом твой пробравшись, как будто коварный тать — просто со мной не хотят говорить живые, даже когда очень хочется поболтать. Мёртвым — неважно, они же сказать не могут, могут ли слышать — пожалуй, ещё вопрос. Верю, что да. И поэтому не умолкну. Слушай меня. Я давно говорю всерьёз. То есть пишу, потому что так много проще, можно подумать, во фразы сложить слова. Милая Джейн, извини за неровный почерк, так научили, а сам я не виноват. Время идёт. Я умру — и такое будет. Верю, надеюсь и знаю, что ты там есть. Всё, мне пора. Я опять возвращаюсь к людям. Нужно проверить ещё два десятка мест.<o></o>
<o></o>
Милый Симон, я пишу тебе, сидя в ванной, прямо на стенке рукой вывожу слова. Ты мне приснился: красивый, но очень странный, ты мне писал, что два века как я мертва. Я оставляю тебе это фото, милый, дагерротип — к сожалению, лучше нет, — и ухожу: для того, чтобы можно было встретить тебя через двести грядущих лет.<o></o><o></o>
Монолог охотника за привидениями
Милая Джейн, я пишу из пустого дома: мрачно и грустно, течёт с потолка вода. Мы не знакомы, конечно, мы не знакомы, впрочем, знакомы мы не были никогда. Ты умерла до меня лет за двести где-то или чуть меньше — мне сложно считать года, ты умерла — я уверен — погожим летом, праздничным вечером выбравшись в никуда; ты попросила себе приготовить ванну, ты приказала служанке идти домой, это решение было слепым, спонтанным, необратимым, как тень за твоей спиной. Узкий флакон, отдающий миндальным мылом, стрелки часов, убегающие вперёд. Пей, моя девочка, бренная жизнь уныла, лей эту сладость в едва приоткрытый рот, капай на пальцы, глотай через силу, с хрипом, бейся в истерике, брызгай на пол водой, бойся шагов наверху, подчиняйся скрипам, будь ослепительной, сильной и молодой. Будь молодой, оставайся такой в альбомах, радуйся лету, и осени, и весне. Милая Джейн, я пишу из пустого дома, где лишь твоя фотография на стене.<o></o>
<o></o>
Милая Джейн, я приехал к тебе с ловушкой, с кучей приборов и датчиков в рюкзаке, в каждой из комнат расставил глаза и уши, видеокамера в таймере на руке, тонкие ниточки, масляные пороги, чуткие сенсоры, точно как на войне. Волка, как знаешь, наверное, кормят ноги; призраки кормят подонков, подобных мне. Милая Джейн, я же знаю: ты здесь, я чую. Дай мне отмашку, позволь мне тебя найти. Мог бы и силой, конечно, но не хочу я, мало ли что там проявится впереди. Был особняк, а теперь — только левый флигель, стол и бумага, изорванный мой блокнот, где номера, города, имена и ники, а на последней странице — наброски нот. Да, я пишу иногда, в музыкальной школе раньше учился, но бросил почти в конце. Школа казалась тюрьмой. Что ж, теперь на воле. Воля сполна отпечаталась на лице. Годы и бары, уже не боишься спиться, меряешь время в проверенных адресах. Главное в нашей профессии — не влюбиться в жертву, почившую пару веков назад.<o></o>
<o></o>
Милая Джейн, я уже отключил сигналы, выбросил камеры, записи скопом стёр. Что ещё нужно, скажи, неужели мало? Может, из сенсоров мне развести костёр? Я расслабляюсь, сожми мои пальцы, леди, нежно води по бумаге моей рукой! — Джейн, изначально всё шло не к моей победе, и вот, пожалуйста, кто я теперь такой Суть ведь не в том, что тобой я пробит навылет, в дом твой пробравшись, как будто коварный тать — просто со мной не хотят говорить живые, даже когда очень хочется поболтать. Мёртвым — неважно, они же сказать не могут, могут ли слышать — пожалуй, ещё вопрос. Верю, что да. И поэтому не умолкну. Слушай меня. Я давно говорю всерьёз. То есть пишу, потому что так много проще, можно подумать, во фразы сложить слова. Милая Джейн, извини за неровный почерк, так научили, а сам я не виноват. Время идёт. Я умру — и такое будет. Верю, надеюсь и знаю, что ты там есть. Всё, мне пора. Я опять возвращаюсь к людям. Нужно проверить ещё два десятка мест.<o></o>
<o></o>
Милый Симон, я пишу тебе, сидя в ванной, прямо на стенке рукой вывожу слова. Ты мне приснился: красивый, но очень странный, ты мне писал, что два века как я мертва. Я оставляю тебе это фото, милый, дагерротип — к сожалению, лучше нет, — и ухожу: для того, чтобы можно было встретить тебя через двести грядущих лет.<o></o><o></o>
Последнее редактирование:
Paul
Участник
Супер!
Юрий Ждущий
Новый участник
Иосиф Бродский
И вечный бой.
Покой нам только снится.
И пусть ничто
не потревожит сны.
Седая ночь,
и дремлющие птицы
качаются от синей тишины.
И вечный бой.
Атаки на рассвете.
И пули,
разучившиеся петь,
кричали нам,
что есть еще Бессмертье...
... А мы хотели просто уцелеть.
Простите нас.
Мы до конца кипели,
и мир воспринимали,
как бруствер.
Сердца рвались,
метались и храпели,
как лошади,
попав под артобстрел.
...Скажите... там...
чтоб больше не будили.
Пускай ничто
не потревожит сны.
...Что из того,
что мы не победили,
что из того,
что не вернулись мы?..
И вечный бой.
Покой нам только снится.
И пусть ничто
не потревожит сны.
Седая ночь,
и дремлющие птицы
качаются от синей тишины.
И вечный бой.
Атаки на рассвете.
И пули,
разучившиеся петь,
кричали нам,
что есть еще Бессмертье...
... А мы хотели просто уцелеть.
Простите нас.
Мы до конца кипели,
и мир воспринимали,
как бруствер.
Сердца рвались,
метались и храпели,
как лошади,
попав под артобстрел.
...Скажите... там...
чтоб больше не будили.
Пускай ничто
не потревожит сны.
...Что из того,
что мы не победили,
что из того,
что не вернулись мы?..
Юрий Ждущий
Новый участник
Мать Мария Скобцова
Устало дышит паровоз,
Под крышей белый пар клубится,
И в легкий утренний мороз
Торопятся мужские лица.
От городов, где тихо спят
Соборы, площади и люди,
Где темный каменный наряд
Веками был, веками будет,
Где зелена струя реки,
Где всё в зеленоватом свете,
Где забрались на чердаки
Моей России дикой дети, -
Опять я отрываюсь в даль;
Моя душа опять нищает;
И только одного мне жаль, -
Что сердце мира не вмещает.
(мне очень нравятся две последние строчки стихотворения)
Устало дышит паровоз,
Под крышей белый пар клубится,
И в легкий утренний мороз
Торопятся мужские лица.
От городов, где тихо спят
Соборы, площади и люди,
Где темный каменный наряд
Веками был, веками будет,
Где зелена струя реки,
Где всё в зеленоватом свете,
Где забрались на чердаки
Моей России дикой дети, -
Опять я отрываюсь в даль;
Моя душа опять нищает;
И только одного мне жаль, -
Что сердце мира не вмещает.
(мне очень нравятся две последние строчки стихотворения)
Мурзик
Активный участник
Из облаков воздушных,
дождинок непослушных,
лучистых звездосолнец,
буддистских перезвонниц
Скручу тебе игрушку - забавную фигушку,
смешную безделушку - летушку-побегушку.
Кто-то скажет - безвкусица,
Кто-то ляпнет: мура!
Только вихрем запустится
Слов и звуков игра.
Только эхом прозвякает звездосолнцев мотив
И рассыпется искрами простотакпозитив.
Из дождинок и звездочек, из осенней листвы,
Из молитв и неясностей напишу я стихи.
Нашепчу, накалякаю, намурчу наугад...
И тебе подарю моих снов звездопад.
Кто-то скажет - бессмыслица.
Даже ляпнет: фигня.
А тебя пусть порадует то, что тешит меня.
дождинок непослушных,
лучистых звездосолнец,
буддистских перезвонниц
Скручу тебе игрушку - забавную фигушку,
смешную безделушку - летушку-побегушку.
Кто-то скажет - безвкусица,
Кто-то ляпнет: мура!
Только вихрем запустится
Слов и звуков игра.
Только эхом прозвякает звездосолнцев мотив
И рассыпется искрами простотакпозитив.
Из дождинок и звездочек, из осенней листвы,
Из молитв и неясностей напишу я стихи.
Нашепчу, накалякаю, намурчу наугад...
И тебе подарю моих снов звездопад.
Кто-то скажет - бессмыслица.
Даже ляпнет: фигня.
А тебя пусть порадует то, что тешит меня.
M
Mace Windu
Guest
А я не понимаю поэзию. Вернее, отличить уровень Пушкина от всего остального могу, а различать нюансы — нет. Хотя умею чувствовать ритм, и иногда даже нравятся стихи просто из-за него.
rosa
Участник
Николай Рубцов
ВОРОБЕЙ
Чуть живой. Не чирикает даже.
Замерзает совсем воробей.
Как заметит подводу с поклажей,
Из-под крыши бросается к ней!
И дрожит он над зернышком бедным,
И летит к чердаку своему.
А гляди, не становится вредным
Оттого, что так трудно ему...
Когда я читала то, что писал Котик о своем детстве и вообще о жизни, я сразу, почему-то, вспомнила это стихотворение.
ВОРОБЕЙ
Чуть живой. Не чирикает даже.
Замерзает совсем воробей.
Как заметит подводу с поклажей,
Из-под крыши бросается к ней!
И дрожит он над зернышком бедным,
И летит к чердаку своему.
А гляди, не становится вредным
Оттого, что так трудно ему...
Когда я читала то, что писал Котик о своем детстве и вообще о жизни, я сразу, почему-то, вспомнила это стихотворение.
Юрий Ждущий
Новый участник
У Каменки
Я сидел у Каменки
Под густой сосной:
Каменка играла
Золотой волной.
Беззаботно мчалась
Резвая река,
А меня терзала
Черная тоска.
Думал я о Родине,
О беде своей...
Вдруг увидел в небе
Стаю журавлей.
Птицы мне кричали:
— Что сидишь? Лети!
Нам с тобой,
должно быть,
Даже по пути,
Я ответил птицам:
— Не могу, друзья,
Нелюди сломали
Крылья у меня.
Федор ТАРАКАНОВ, Печорлаг, 1940 г.
Я сидел у Каменки
Под густой сосной:
Каменка играла
Золотой волной.
Беззаботно мчалась
Резвая река,
А меня терзала
Черная тоска.
Думал я о Родине,
О беде своей...
Вдруг увидел в небе
Стаю журавлей.
Птицы мне кричали:
— Что сидишь? Лети!
Нам с тобой,
должно быть,
Даже по пути,
Я ответил птицам:
— Не могу, друзья,
Нелюди сломали
Крылья у меня.
Федор ТАРАКАНОВ, Печорлаг, 1940 г.
Юрий Ждущий
Новый участник
Молится мир или спит?
В воздухе хмарится смута...
Что же так сердце болит?
Знает, что плохо кому-то.
(иеромонах Роман)
Ничего не хочется прибавить от себя к этим строчкам, лишь просьба: прочтите это сердцем.
В воздухе хмарится смута...
Что же так сердце болит?
Знает, что плохо кому-то.
(иеромонах Роман)
Ничего не хочется прибавить от себя к этим строчкам, лишь просьба: прочтите это сердцем.
Vиталий
Новый участник
Есть люди, что приносят свет,
не зная этого, возможно.
Не погаси неосторожно
души их праздничный рассвет.
Есть люди, от которых тень
лишь только хмурая ложится.
При них как бы тускнеют лица
и словно бы темнеет день.
Но жизнь сказать не может «нет!»
им –
радости не приносящим.
Но пусть встречаются нам чаще
те люди,
от которых – свет…
(Елена Николаева)
не зная этого, возможно.
Не погаси неосторожно
души их праздничный рассвет.
Есть люди, от которых тень
лишь только хмурая ложится.
При них как бы тускнеют лица
и словно бы темнеет день.
Но жизнь сказать не может «нет!»
им –
радости не приносящим.
Но пусть встречаются нам чаще
те люди,
от которых – свет…
(Елена Николаева)