Владимир Леви "Сквозняк"

Indigo

Участник
Команда форума
Сквозняк

(фрагменты неоконченного романа)

Молодой герой чем-то напоминает автора в студенческой юности. Герой старший – личность таинственная… Есть смысл читать эти страницы как главы учебника.

1. Инфекция обыкновенности

Тропинки к Тебе начинаются всюду, концов не имеют. Смертному в джунглях земных суждено заблудиться. Ищут Тебя молодые, ответствуют старцы, будто нашли, а в душе безнадежность.

Видишь Ты каждого путь. Знаешь заранее, кто забредет на болото, кто в ледяную пустыню; кто, обезумев в тоске, брата убьет или себя уничтожит. Больно Тебе наблюдать, как рожденные радостью обращаются в скучных чудовищ. Страшно смотреть, что творят они с вечной любовью, которою созданы. Ложь производят из веры, насилие из свободы. Племя самоубийц!

Ищешь Ты, в чем ошибка. Просишь снова и снова: ищи...

(Из записей Бориса Калгана)

КУИНБУС ФЛЕСТРИН

- Мир не тесен - дорожки узкие, вот и встретились. Коллеги, значит. На третьем? Придешь ко мне практикантом. Гаудеамус!...

Психиатр из нашего мединститута.

Вот уж не помышлял о таком знакомстве, да еще в питейном заведении...

- Мечтал хирургом, да куда однолапому. Пришлось - где языком. Ну, химия... Зато клиника наша всюду. И здесь лечатся, кто как понимает. Вон тот приятель, слева, с подбитым носом, видишь? Из депрессии вылазит посредством белой горячки. Через месячишко пожалует ко мне в буйное.

"Куинбус Флестрин, - чуть не вслух вспомнилось из любимого "Гулливера". - Куинбус Флестрин, Человек-Гора".

- Там буду в халате, "вы" и "Борис Петрович Калган". Здесь - "ты" и "Боб", покороче.

- У нас во дворе кричали: как дам по калгану!

- Во-во, голова, как котелок, голая - вот такая. А еще цветок, корень вроде жень-шеня, ото всех хворей. Батя, сапожник рязанский, болтал, поддамши, будто предки наши калгановый секрет знали, знахарствовали. А бокс ты вовремя бросил - мозги нокаутами не вставишь...

Как он узнал, что я занимался боксом?..

Правая рука этого громадного человека была ампутирована целиком, левая нога - от колена. Протез. Костыль. На лысом черепе глубокие вмятины, вместо правого глаза - шрам. Голос низкий, золотистого тембра.

Через несколько секунд я перестал замечать, что у него один глаз. Выпуклый, то серо-сиреневый, то карминно-оранжевый, глаз этот был чрезвычайно подвижен; не помню, чтобы хоть одно выражение повторилось. В пространстве вокруг лучился мощный и ровный жар, будто топилась невидимая печь, и столь явственно ощущалось, что серьезность и юмор не разграничиваются, что хотелось наглеть и говорить, и говорить...

- Обаяние, - предупредил он, стрельнув глазом в рюмку. - Не поддавайся. А ты зачем сюда, а, коллега? Я тебя приметил. Зачем?..

- Ну... Затем же, зачем и...

- Я? Не угадал. Научная, брат, работа. По совместительству. Сегодня, кстати, дата одна... Это только глухим кажется, что за одним все сюда ходят. Этот, сзади, не оглядывайся - завсегдатай. Знаешь, какой поэт!.. Помолчи, вслушайся... Голос выше других...

Действительно, над пьяным галдежом взлетали, как ласточки, теноровые рулады, полоскались где-то у потолка, вязли в сизой какофонии.

- Слыхал? Экспромтами сыплет. И все врет, не ходит к нему никто. А ты фортепиано не забывай, а то пропадешь...

А это откуда знает?

- Борис Петрович...

- Здесь Боб.

- Боб... Если честно, Боб. Если честно. Мне не совсем понятно. Я понимаю, есть многое на свете, друг Горацио...

- Не допивай. Оставь это дело.

- С-слушаюсь. Повинуюсь. Но если честно, Боб... Я могу, Боб. Я могу. Силу воли имею. Гипнозу не поддаюсь. Могу сам...

- Эк куда, эрудит. Сказал бы лучше, что живешь в коммуналочке, отца слабо помнишь.

- Точно так, ваше благородие, у меня это на морде написано, п-психиатр видит насквозь... Но если честно, Боб, если честно... Я вас - с первого взгляда... Дорогой Фуинбус Клестринович. Извини, отец, но если честно...

- Ну, марш домой. Хватит. Таких, как ты...

Вдруг посерел. Пошатнулся.

- Доведи, - ткнул в бок кто-то опытный. - Отрубается.

...Полутьма переулка, первый этаж некоего клоповника.

Перевалившись через порог, он сразу потвердел, нашарил лампу, зажег, каким-то образом оказался без протеза и рухнул на пол возле диванчика. Костыль прильнул сбоку.

Я опустился на колено. Не сдвинуть.

- Оставь меня так. Все в порядке. Любуя книгу в любое время. Потом следующую.

Выпорхнуло седоватое облачко. Глаз закрылся.

Светильник с зеленым абажуром на самодельном столике, заваленном книгами; свет не яркий, но позволяющий оглядеться. Книги, сплошные книги, ничего, кроме книг: хребты, отроги, утесы на голом полу, острова, облака, уже где-то под потолком. Купол лба, мерно вздымающийся на всплывах дыхания. Что-то еще кроме книг... Старенькая стремянка. Телевизор первого выпуска с запыленной линзой. Двухпудовая гиря. МЕТРОНОМ.

Мстительная физиология напомнила о себе сразу с двух сторон. В одном из межкнижных фьордов обнаружил проход в кухоньку.

На обратном пути произвел обвал: обрушилась скала фолиантов, завалила проход. Защекотало в носу, посыпалось что-то дальше, застучал метроном.

"Теория вероятностей"... Какой-то арабский, что ли, - трактат? - знаковая ткань, змеисто-летучая, гипнотизирующая... (Потом выяснил: Авиценна. "Трактат о любви".) "Теория излучений". Да-да... И он, который в отключке там, все это... На всех языках?..

У диванчика обнаружил последние лавины; новый полуостров. Листанул - ноты: "Весна священная" Стравинского, Бах, Моцарт...

...А это что такое, в сторонке, серенькое? Поглядим.

"Здоровье и красота для всех. Система самоконтроля и совершенного физического развития доктора Мюллера".

С катинками, любопытно? Ух ты, какие трицепсы у мужика! А я спорт забросил совсем. Вот что почитать надо.

Подошел на цыпочках.

- Борис Петрович... Боб... Я пошел... Я приду, Боб.

Два больших профиля на полу: изуродованный и безмятежный, светящийся - раздвинулись и слились.

...Утром под мелодию “Я люблю тебя, жизнь” отправляюсь на экзамен по патанатомии. Лихорадочно дописываю и рассовываю шпаргалки некоторая оснащенность не повредит... Шнурок на ботинке на три узла, была-а-а бы только тройка... Полотенце на пять узлов, это программа максимум... Ножницы на пол, чайную ложку под книжный шкаф, в карман два окурка, огрызок яблока, таблетку элениума, три раза через левое плечо, ну и все, мам, я бегу, пока, ни пуха ни пера, к черту, по деревяшке, бешеный бег по улице, головокружительные антраша выскакивающих отовсюду котов...

ВОЗВРАТ УДИВЛЕНИЯ

...Как же, как же это узнать... откуда я, кто я, где нахожусь, куда дальше, что дальше, зачем... зачем...: нет, нет, не выныривать, продолжать колыхаться в тепловатой водице... света не нужно... я давно уже здесь, и что за проблема, меня просто нет, я не хочу быть, не хочу, не надо, не надо меня мять, зачем вам несущественно - ПРИДЕТСЯ СОЗДАТЬ НАСИЛИЕ - застучал метроном...

Я проснулся, не открывая еще глаз, исподтишка вслушался. Нет, не будильник, с этим старым идиотом я свел счеты два сна назад, он умолк навеки, а стучит метроном в темпе модерато, стучит именно так, как стучал... Где? Кто же это произнес надо мной такую неудобную фразу... Что создать?.. А, вот что было: я валялся на морском дне, в неглубокой бухте, вокруг меня шныряли рыбешки, копошились рачки, каракатицы, колыхались медузы, я был перезрелым утопленником, и это меня устраивало; а потом этот громадный седой Глаз... Метроном все еще стучит, - стало быть, я еще не проснулся, этот тот самый дурацкий последний сон, в котором тебя то ли будят в несчетный раз, то ли опять рожают, и можно дальше - ПРИДЕТСЯ СОЗДАТЬ НАСИЛИЕ - метроном смолк. Что за черт, захрипел будильник. Проснулся. Вот подлость всегда с этими снами: выдается под занавес что-то страшно важное - не успеваешь схватить...

Вставать, увы, пересдавать проклятую патанатомию.

О благодарности

(...) Не все сразу, мой мальчик, ты не готов еще, нечем видеть.

Мы встретились для осуществления жизни. Важно ли, кто есть кто. Мимолетностью мир творится и пишутся письмена.

Потихоньку веду историю твоей болезни, потом отдам, чтобы смог вглядеться в свое пространство. Болезнь есть почерк жизни, способ движения, как видишь и на моем наглядном пособии.

Будешь, как и я, мучиться тайной страдания, благо ли зло - не вычислишь. Только цельнобытие даст ответ. Я уже близок к своему маленькому итогу, и что же? Для уразумения потребовалось осиротение, две клинические смерти и сверх того множество мелочей. Не скрытничаю, но мой урок благодарности дан только мне, а для тебя пока абстракция... Разум - только прибор для измерения собственной ограниченности, но как мало умеющих пользоваться... Поэтому не распространяюсь, придешь - займемся очистительными процедурами (...)


(Из записей Бориса Калгана)

Человека, вернувшего мне удивление, я озирал с восторгом, но при этом почти не видел, почти не слышал.

Однорукости не заметил отчасти из-за величины его длани, которой с избытком хватило бы на двоих; но главное - из-за непринужденности, с какой совершались двуручные, по сути, действия. Пробки из бутылок вышибал ударом дна о плечо. Спички, подбрасывая коробок, зажигал на лету. Писал стремительно, связнолетящими, как олимпийские бегуны, словами. (Сейчас, рассматривая этот почерк, нахожу в нем признаки тремора.) Как бы независимо от могучего массива кисти струились пальцы двойной длины, без растительности, с голубоватой кожей, они бывали похожи то на пучок антенн, то на щупальца осьминога; казалось, что их не пять, а гораздо больше. Сам стриг себе ногти. Я этот цирковой номер однажды увидел, не удержался:

- Левша, да?

- Спросил бы полегче. Ты тоже однорукий и одноглазый, не замечаешь. Хочешь стать гением?

- ?..

- Припаяй правую руку к заднице, разовьется другая половина мозгов.

Рекомендацию я оценил как не самую удачную шутку.

Его пещера была книгочейским клубом. Являлся самый разношерстный народ. Кто пациент, а кто нет - не разграничивалось.

Я обычно бывал самым поздним гостем. Боб, как и я, был “совой”, спал очень мало; случалось, ночи напролет читал и писал.

Любопытствовать о его писаниях не дозволялось.

БУТЫЛКА

...Углубившись в систему Мюллера, я возликовал: то, что надо! Солнце, воздух, вода, физические упражнения. Никаких излишеств, строгий режим. Какой я дурак, что забросил спорт, с такими-то данными. Ничего, наверстаем!..

Уже на второй день занятий почувствовал себя сказочным богатырем. Восходил буйный май. В парк - бегом! В упоении ошалелых цветов, в сказку мускулистой земли!..

- Аве, Цезарь, император, моритури те салютант! - приветственно прорычал Боб. Он воздымался, опершись на костыль, возле того же заведения, в обществе неких личностей. - Как самочувствие?

- Во! - не останавливаясь, дыхания не сбивая. - А ты?

- Царь Вселенной, Гробонапал Стотридцатьвторой, Жизнь, Здоровье, Сила. Не отвлекайся!..

Прошла первая неделя триумфа. Пошла вторая.

И вот как-то под вечер, во время одного из упражнений, которые делал, как по священному писанию, ни на йоту не отступая, почувствовал, что во мне что-то смещается.

- БОЛЬШЕ НЕ МОГУ ... СИЛА ВОЛИ!..

...Тьфу! Вот же! Мешает этот бренчащий звук с улицы, эта гитара. Как мерзко, как низко жить на втором этаже.

Ну кого же там принесло? Окно - захлопнуть!..

“Все упражнения необходимо делать в проветренном помещении...

...В окно медленно влетает бутылка.

Винтообразно вращаясь, совершает мягкую посадку прямо на мой гимнастический коврик - и, сделав два с четвертью оборота в положении на боку, замирает.

Четвертинка. Пустая.

Так филигранно ее вбросить могла только вдохновенная рука, и я уже знал, чья...
...Прихватив “Систему Мюллера” и кое-что на последние, потащился к Бобу.
Обложенный фолиантами, он сидел на своем диванчике. Пачки из-под “Беломора” кругом.

- Погоди чуток... (Я первым делом хотел вытащить подкрепление.) Сейчас... Садись, отдохни.

Сел неловко, обвалил несколько книг.

- Покойник перед смертью потел?

- Потел.

- Это хорошо. На что жалуется?

- Скучища.

Поднял глаз на меня. Я почувствовал горячее уплотнение во лбу, как бы волдырь.

- Не в коня? Желаем и рыбку съесть, и ...

- Неужели молодому, нормальному парню нельзя...

- Нормальных нет, коллега, пора эту пошлость из мозгов вывинтить. Разные степени временной приспособленности. Возьми шефа. (Речь шла о ныне покойном профессоре Верещанникове.) Шестьдесят восемь, выглядит едва на пятьдесят, дымит крепкие, редко бывает трезвым. Расстройства настроения колоссальные. Если б клиникой не заведовал, вломали бы психопатию, не меньше. Ярко выраженный гипоманьяк, но сам этого не знает и суть тонуса усматривает не в этом.

- А в чем?

- Секрет Полишинеля. Ну, выставляй, что там у тебя.

Я выставил.

- Погоди... ТЫ МЕНЯ УВАЖАЕШЬ?.. Серьезно.

- Ну разуме...

- Борис Петрович Калган для тебя, значит, авторитет?

- Разуме...

- А зачем Борису Петровичу пить с тобой эту дрянь?

- Ну...

- Этому покалеченному, облезлому псу уже нечего терять, он одинок и устал от жизни. Что ему еще делать на этом свете, кроме как трепать языком, изображая наставника. Алкашей пользует, ну и сам... Примерно так, да?

- ...

- Будь добр, подойди вон к тому пригорку... Лихтенберг, “Афоризмы”, в бело-голубом супере. Открой страницу 188. Первые три строки сверху. Прочти вслух. И погромче, Калган плохо слышит.

- КНИГА ОКАЗАЛА ВЛИЯНИЕ, ОБЫЧНОЕ ДЛЯ ХОРОШИХ КНИГ: ГЛУПЫЕ СТАЛИ ГЛУПЕЕ, УМНЫЕ УМНЕЕ, А ТЫСЯЧИ ПРОЧИХ НИ В ЧЕМ НЕ ИЗМЕНИЛИСЬ.

- Замечено, а? (Понизил голос.) А ведь это всерьез и для всех времен, для всего. И речь именно о хороших, заметь. Скажи, если это верно - а это верно, - какой смысл писать хорошие книги?..

- Если верно... Пожалуй, что никакого.

- С другой стороны: книги вроде бы пишутся для того, чтобы глупые люди умнели хоть чуточку, а прочие изменялись. А?..

- Вроде бы для того.

- Стало быть, если дураки, для поумнений коих предназначены книги, от книг дуреют, значит, дураки их и пишут?

- Логично, Боб, Ну...

Погоди, погоди. Умные - мы о них забыли. От хорошей книги умный делается умнее. Это что-нибудь значит?

- Умнеют, значит. Все больше умнеют.

- А дураки все дуреют. Все глубже дуреют. От хороших книг, стало быть, между умными и дураками все более увеличивается дистанция. Так или нет?

- Выходит, что так, - промямлил я, уставясь на бутылку. Дистанция между мной и ею увеличивалась нестерпимо.

- Какой вывод?..

- От хороших книг жизнь осложняется.

- Емко мыслишь. А что, если написать книгу: “Как понимать дураков”?

- Да их нечего понимать.

- Ну ты просто гений, нобелевскую за такое. Теперь пора. Выпьем за дураков. Согласен?.. По-дурацки и выпьем. Возьми-ка, друг, сосуд счастья обеими лапками. Теперь встань. Смирно. Вольно. А теперь вылей. Вылей!!

От внезапного рывка я едва не упал.

- Кр-р-ругом марш! В сортир-р-р! По назначению, без промежуточной инстанции!.. Подержи немного вверх дном. За здравие дураков. Спускай воду. Брависсимо! Доброй ночи.

Никогда с того вечера я не видел спиртного у него дома.

Впоследствии некто Забытыч, тоже фронтовой инвалид, рассказал мне, что Боба пьяным не видывали и в том заведении. Затмения, случавшиеся с ним, имели другую природу. Батя-Боб, объяснил Забытыч, держал разговоры.

О заражении


(...) Стыдно мне обращаться с тобой как со щенком, в эти моменты обнажается и моя слабость, но что же еще придумать? Твое духовное тело еще не образовалось, а мое физическое уже не дает времени для размышлений.

Иногда кажется, что у тебя вовсе нет кожи. Ты уже почти алкоголик... Болезнь выглядит как инфекция обыкновенности, пошлость, но язва глубже. (...)


(Из записей Бориса Калгана)
 
Последнее редактирование:

Indigo

Участник
Команда форума
2. Проспект Боли

В этой вечнозеленой жизни,
сказал мне седой Садовник,
нельзя ничему научиться, кроме учебы,
не нужной ни для чего, кроме учебы,
а ты думаешь о плодах…

ты возьмешь только то,
что возьмешь,
и оставишь все то,
что оставишь,
ты живешь только так,
как живешь,
и с собой не слукавишь…


СЦЕНКИ ИЗ ПРАКТИКИ


Курс психиатрии мы должны были проходить на пятом году. С Калганом я начал его на третьем. Кроме дежурств в клинике - амбулаторный прием, на котором Боб не позволял мне до времени вставить и словечка, а только смотреть и слушать.

Чтение в основном по старым фундаментальным книгам, где больше всего живых описаний.

Он научил меня радоваться моему невежеству жадной радостью, с какой выздоравливающий обнаруживает у себя аппетит.

- Ступени врожденного слабоумия в нисходящем порядке.

- Дебил. Имбецил. Идиот.

- Умница. А кретина куда?

- Хм... Между дебилом и имбецилом.

- Морон?..

- В учебнике нет.

- Дуракус обыкновенус. Между дебилом и нормой. Необычайно везуч, может заполучить царство. Назови признаки имбецила.

- Мышления нет. Рефлексы некоторые вырабатываются. Реагирует на наказания и поощрения. Может кусаться.

- Прекрасно. Основные свойства дебила.

- Память может быть очень хорошей. Способен ко многим навыкам. Может быть злобным и добродушным. К обобщениям неспособен. Логика в зачаточном состоянии. Повышенно внушаем. Слабый контроль...

(“Автопортрет”, - сказал внутренний голос, но очень тихо.)

- Как воспринимает нормального,

- М-м-м. Как высшее существо.

- Не попал, двойка. Дебил тебе не собака. Нормальных держит за таких же, как он сам, только начальников или подчиненных, когда как.

- Ясно.

- Если ясно, назови, будь любезен, три ступени умственной ограниченности здоровых людей. В восходящем порядке.

- ...

- В учебниках нет.

- Примитив...

- Другая шкала, не путай. Человек с относительно низким культурно-образовательным уровнем. Может быть гением.

- Бездарь. Тупарь. Бестолочь.

- На какое место претендует коллега?

- Вопрос не по программе.

- Тогда еще три ступени.

- М-м-м... Серость. Недалекость. Посредственность. Звезд-с-неба-не-хватательство.

- Пять с плюсом. Как вы полагаете, коллега, существуют ли индивидуумы без ограниченности, Имеют ли они, я хотел спросить, право на существование?..

Урожай этой беседы был скромен: трагедия дураков не в глупости, а в притязании на ум. Легче признать в себе недостаток совести, чем недостаток ума, потому что для признания в себе недостатка ума нужен его избыток.

Ума собаки хватает уже, чтобы радоваться существованию Превосходящего. Вера есть высший ум низшей природы. Этим умом низший с высшим не сравнивается, но соединяется.



Приснившееся в ту ночь.

Объявление:

ПРАЧЕЧНАЯ “КОМПЛИМЕНТ” ПРИГЛАШАЕТ НА РАБОТУ ПОЛОТЕРА. Адрес: Проспект Боли.

Иду. Улица, знакомая по какому-то прошлому сну.

Знойный день. Прохожие в простынях, с наволочками на головах. Младенцы в автоколясках, крошечный милиционер на перекрестке сидит на горшке. Крестообразный тупик. Синий дом. Надпись над дверью: КАЮК-КОМПАНИЯ. Мне сюда.

Узкий плоский эскалатор, движение в непонятную сторону. Рядом со мной стоит некто. Отворачивается, не показывает лица. Узнать, кто. Не хочет, поворачивается спиной. Забежать вперед, посмотреть - не пускает, удерживает. Страшное нетерпение, хватаю за шею санитарским приемом. Это я сам, другой я. Наконец-то. Взгляд узнавания. - “Здравствуй. Сейчас расскажу. Прости, что ТЕБЯ НЕТ.” - “Какая разница. УБЕРИ ОРГАНИЗМ”.

Затемнение.

ПОЧЕМУ НИ ОДНА МЫСЛЬ ДО КОНЦА НЕ ДОДУМЫВАЕТСЯ

- Боб, а Боб. Что такое ШИБИЛ?

- Не что, а кто. Шизодебил.

- Помесь, значит, дебила и шизофреника? Излечимо?

- Вырастешь - узнаешь.

К его манере раздразнивать я уже приспособился.

- Боб, если честно: я шизофреник?

- Не знаю. Решай сам. Вспоминай.

- Распад личности. Расщепление психики. В тяжелых случаях разорванность мышления, речи...

- То бишь нецельность, так?.. Хаотичность души и лоскутность жизни в разнообразнейших проявлениях.

- Не понимаю, почему я все еще не на койке.

- Степени относительны, только поэтому. У клинического шизофреника разорванность превышает среднестатистическую, как и у нас во сне. Нашей бодрственной здоровой разорванности, однако ж, достаточно, чтобы перестала жить эта планета. Речь бессвязная воспринимается как ненормальность; зато бессвязная жизнь считается нормой... Мы считаем, что дважды два - сколько полагается, а шизофреник - сколько его душе угодно. Примерно так.

- А дебил?

- Дебил точно знает, что дважды два - сколько скажут. Что-нибудь непонятно?

- Понятно.

- Тогда пойми, что ты есть дебил и шизофреник по отношению к собственным возможностям - к замыслу о Человеке. Человек, разобщенный с самим собой, среднестатистический индивид. И пока ничего более.

О детских вопросах

Знаю, требую от тебя непомерного, но другого нет. Под любым наркотиком достанет тебя непосильность жизни без смысла. А смысл жизни непостигаем без постижения смысла смерти. Идешь к людям не чудеса вершить. Не целитель, а спутник, разделяющий ношу. Не спаситель, а провожатый.

Мало знания истины, нужно найти в ней свое место. Как соединить с Беспредельным ничтожность собственного существования, мрак страданий, неизбежность исчезновения? Вот о чем будут тебя спрашивать заблудившиеся дети, как ты сейчас спрашиваешь меня. Ложь убивает, молчание предает. Если не дашь ответа, побегут за наркотиками. Если будешь учить только счастью, научишь самоубийству.

Спасает не знание, но простая вера, что ответ есть.

Самый трудный язык - обычные события. Голос Истины всегда тих, оглушительные жаргон суеты его забивает. Силы тьмы все делают, чтобы мы умирали слепыми, не узнавая друг друга, но встречи после прощания дают свет...

Пишу в недалекие времена, когда догадаешься, что и я был твоим пациентом. (...)


(Из записей Бориса Калгана)

С сайта Леви тут и тут
 
Последнее редактирование:

Indigo

Участник
Команда форума
Стихи Леви

Рабство - это тепло,
из кастрюльки оно
в твою жизнь потекло,
из бутылочки, из материнской груди,
из тюрьмы, где не ведал, что все впереди,
из темнейшей, теснейшей, теплейшей тюрьмы,
где рождаемся мы,

а свобода, а свобода, сынок, холодна,
ни покрышки ни дна, а свобода...

Рабство - это еда,
это самое главное: хлеб и вода,
и забота одна, и во веки веков
одинаковы мысли людей и быков,
любит клетку орел, усмиряется лев,
поселяется в хлев,

а свобода,
а свобода, сынок, голодна,
ни воды ни вина, а свобода...

Рабство - это твой друг,
твой заботливый врач,
твой спасательный круг,
обвивающий шею, сжимающий грудь -
плыть не можешь, зато веселее тонуть,
как душевно,
как славно с дружком заодно
опускаться на дно, а свобода...
 
Сверху